«ксюня, поясни за литру»: клиповое мышление у Пушкина и мифы в нашей жизни

«ксюня, поясни за литру» — паблик ВКонтакте о славянской мифологии и отечественной литературе Ксении Олефиренко, филолога и авторки курсов литературного блогерства.
Специально для «белого на белом» Ксения Олефиренко дала большое интервью. Было ли клиповое мышление у Пушкина? Как мифы отражаются на нашей жизни? О чём «Капитанская дочка» и «Мёртвые души»? Как в русской ментальности соединяются язычество и христианство?

— Литературная критика подразумевает под собой анализ и критический взгляд на произведения. Чаще всего, на то произведение, которое было недавно написано. Есть школы литературной критики, каждая со своими теоретическими принципами, идеологическими воззрениями. Если бы я, конечно, писала статьи о моей феминистической рефлексии, например, над книгами Достоевского и образом Сони Мармеладовой, и тем, как описан образ проституированной женщины, то да, это была бы литературная критика. При этом, это была бы литературная критика с точки зрения какого-то идеологического движения. Тогда это был бы новый виток, потому что у нас очень мало феминистической критики в литературе. Или если бы я писала с точки зрения фрейдизма (очень смешные, вообще, фрейдистские статьи про литературу). А так нет, вообще никаким образом мой паблик не касается литературной критики. У меня даже рецензий нет. Это, скорее, очень краткий дозированный филологический анализ, написанный специально в таком стиле, чтобы люди, которые не находятся в той сфере, не обладают тем терминологическим аппаратом, поняли, о чём я пишу, ту информацию, которую я сама получаю и над которой рефлексирую, чтобы это было доступно. Это такой упрощённый формат учебника.

— Здесь нужно понимать, что форма постов в Интернете зависит от многих вещей. Если человек когда-либо занимался исследованием социальных медиа, то он понимает, что самые лучшие посты для восприятия аудиторией — это посты, построенные по принципу обратной пирамиды. Это когда у нас самая главная мысль вверху, а всё остальное уже внизу: такой кликбейт.

Паблики с мемами получают намного большие охваты и намного быстрее набирают себе аудиторию, чем паблики без мемов, грустные паблики.

У них, конечно, есть своя аудитория, но она не настолько активная. Если вы хотите, чтобы ваш контент набирал максимальное количество охватов, то вы должны исходить из того, что аудитории понравится. У меня было очень много экспериментов с контентом. Вплоть до того, что у меня был прошлогодний пост, который написан в стандартном стиле без каких-то смехулечек, упрощения слов, капслока. Я просто поменяла первые три строчки, написала их капслоком, и он набрал в два раза больше лайков, чем стандартный, обычный пост, просто потому что у него немножко изменился формат подачи. Мы понимаем, что Твиттер — это очень популярная площадка, потому что у него упрощённый формат подачи информации. Тоже самое с ТикТоком. Люди в принципе не способны долго фокусировать своё внимание на чём-то. Если мы говорим про людей, которые выращены в информационной среде, то это для них сложно. Поэтому формат постов такой, чтобы людям было наиболее комфортно и интересно читать в таком виде, в каком они привыкли.

— Дневник у меня был, когда мне нужно было сдавать литературу. Это были заметки, которые мне были необходимы. Логично, что если ты создаёшь материалы для себя, то они будут актуальны в той же социальной среде, в которой ты находишься, и другим людям, которые тоже нуждаются в материалах для подготовки и разделяют с тобой те же эмоции. Вы в одной лодке, и вас всех ждёт ЕГЭ. У меня было и есть много друзей, которые вынуждены были сдавать, по несчастью, этот предмет, но не находились вообще в сфере гуманитарных наук: дизайнеры, художники, фотографы, режиссёры. Но им нужно было сдавать литературу, потому что этого требует университет, несмотря на то, что самым главным считался вступительный экзамен. Мы все объединились, и я начала писать исключительно для них. Первые твои подписчики — это всегда твои друзья, либо твоя мама, либо твоя мама и друзья. Моя мама узнала, что у меня есть блог, только год назад. И то, она услышала это на радио.

— А зачем? Если человек понимает, что такое медиа и как в них работают, то, конечно, стоит сказать. Когда ты находишься в той сфере, принципы работы которой предыдущее поколение очень плохо понимает или не понимает совсем, то пока ты не получил явные результаты, которые показывают, что это прибыльная вещь, это не просто так, это даёт достижения, свои фишки, говорить нет смысла. Тогда ты приходишь и говоришь: «Вот!» Тоже самое, если вы придёте к своей бабушке и скажете: «Бабуль, я буду зарабатывать через ТикТок. Я брошу свою работу». У неё будет смешанная реакция. А когда вы делаете одну работу, другую работу, и в какой-то момент у вас начинает что-то хорошо получатся, и вы придёте к своей бабуле и скажете, что у вас получилось это и это, а она вас спросит, каким образом, то вы ей ответе. Я очень долго объясняла бабушке систему донатов на примере Дани Милохина. Это проще объяснять и коммуницировать, когда у тебя есть что-то конкретное, и они имеют представление, что это такое.

Если у кого-то более включённые старшие члены семьи в медиа, то это очень здорово, я думаю, они будут вас поддерживать. У нас есть проблема в этом. Мама не понимает, хотя я ей говорю: «Ну, смотри: вот есть просмотры, вот есть охваты, партнёрская программа». Так начинаются курсы по блогингу внутри семьи. Проще было сказать: «Мам, я на радио сегодня приду». Она спросит: «А зачем?» А я отвечу: «Да просто потому что ведущих давно не видела». А потом там говорит: «Ксения, у вас 27 тысяч подписчиков». Мама звонит и говорит: «Ксюня, это что сейчас было?» Сюрприз.

— Оно у всех есть. Оно было у всех изначально, но сейчас оно преобладает. Это более удобный формат подачи и запоминания информации. Есть три канала восприятия: аудиалы, кинестетики, визуалы. И ещё есть смешанные. Раньше в стандартной системе общества, у Пушкина, например, были только печатные каналы получения информации: рукописи, книги, поэтому преобладали визуальный и аудиальный подходы, ведь устраивались публичные чтения. Книги сейчас очень отличаются даже от детских книг другого времени. У них есть и картинки, и проигрыватели. Это всё создано, чтобы люди лучше воспринимали информацию.
Нужно понимать, что раньше люди, которые по какому-то мифу якобы не имели клиповое мышление, в том же 18-19 веке не получали такого потока информации на фоне, который получаем мы. Ты сидел в своей деревне в Михайловском, к тебе приходил твой друг-помещик раз в неделю попить чай, ты периодически выбирался в город, тебе доставляли 2-3 журнала и 5-6 книг. Всё! Сейчас ты открываешь мессенджер, читаешь огромное количество сообщений, открываешь новостные порталы. Сейчас люди не считают общение онлайн за общение, хотя, на самом деле, вы социально устаёте, потому что и онлайн общаетесь, взаимодействуете с людьми. Вы даже когда комментарии читаете, то односторонне взаимодействуете с людьми. По факту, это то же самое, если вы стоите и люди на фоне разговаривают. Это всё очень сильно перегружает наш мозг, поэтому люди и создают такие практики, как детокс: «Выйду в поле с конём! И выброшу свой телефон в реку».

Клиповое мышление - это адаптация к тому количеству информации, которое есть сейчас. Клиповое мышление подразумевает, что у тебя есть дозированное количество информации в маленьком формате, на которое у тебя хватит ресурсов, хватит сил и которое останется у тебя в голове. Ты думаешь картинками, ты думаешь иконографией, потому что ты сейчас находишься в иконографии.

Я приводила такой пример: раньше вместо пабликов у людей были альбомы, и они писали туда все свои мысли. Естественно, давали их и другим, как анкеты для друзей (привет детям 2000-х, «напеши мне, что ты мая падружка»). Например, Пушкину кто-то из девочек даёт свой альбом, говорит: «Напиши мне там что-нибудь». Так как они не существовали в мире, который выглядит как приложение и не понимали формат бесконечной новостной ленты, они представляли модель законченной книги с началом, концом, титульным листом, содержанием и пронумерованными страницами. Для них этот альбом - представление жизни человека, как для нас профиль. Было страшно что-то написать на первой странице альбома, потому что когда книжка заканчивается, то название и имя автора у неё на титульном листе. Грубо говоря, если ты напишешь на первой странице, то ты закончишь жизнь этого человека. У Пушкина в «Евгении Онегине» есть такая строчка: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня». Если вы хотите кому-то пожелать смерти в 19 веке, то можете ему просто на первой страничке в альбоме написать. Это очень плохая примета. Чаще всего люди пролистывали всё начало и доклеивали листы, хотя у них был огромное количество чистых листов в начале, чтобы показать, что их жизнь всё ещё продолжается и будет очень долгой. А есть у нас другое представление: есть новостная лента, и она бесконечна. Это совсем другой формат восприятия информации, совсем другой формат восприятия чтения как процесса.

Наше мышление формирует то, что нас окружает. Конечно, Пушкин будет говорить длинными и красивыми предложениями, потому что вся информация, которую он воспринимает, - это длинные и красивые предложения из печатных изданий. Почему говорят, что нужно читать много? Потому что ты запоминаешь конструкции и потом их автоматически воспроизводишь. Мы сейчас читаем очень много информации в сжатом и дозированном виде, поэтому у нас не получается восстанавливать такие сложные конструкции, а у современных детей есть проблемы с говорением. Поэтому на экзамене в русском языке ввели говорение. Ты должен сдать экзамен и доказать, что ты нормально говоришь и формулируешь предложения на русском языке, когда ты носитель языка. Это очень страшная ситуация. Всё потому что та информация, которую они воспринимают, не дотягивает для целого разговора.

— Все люди, которые занимались развитием русской литературы в 19 веке, реагировали на текущие события в стране и рефлексировали их. Более того, Пушкин был одним из самых первых людей, кто набрался храбрости поговорить о Пугачёвском восстании и в историческом ключе, и в художественном и ответить себе на вопрос: «Может ли дворянство объединиться с крестьянами для свержения власти?» Ответ был «нет». Если мы посмотрим на отношения Гринёва и Пугачёва, то поймём, что Гринёв чувствует к нему искреннее человеческое сочувствие и сострадание, он понимает, почему этот бунт бессмысленный и беспощадный, но при этом у них слишком сильный разрыв в ценностных установках, в их развитии, даже в языке. При всём его человеческом сочувствии он понимает, что их силы друг с другом не объединимы. Он остаётся на стороне царицы.

Пушкин ещё показывает, что человек с сильными моральными ориентирами может выжить при любой власти. Почему Гринёв не оправдал себя и не сказал, что у него было алиби? Он понимал, что так он обесчестит Машу. У Пушкина очень серьёзный вопрос поднят для своего времени, потому что Маша находилась в условиях, где её могли обесчестить. Она сожительствовала против своей воли с мужчиной, который насильно пытался склонить её к браку и, возможно, пытался совершить над ней сексуальное насилие. Гринёв понимает, насколько это может повредить восприятию Маши, которая осталась сиротой, у которой нет отца, способного её защитить. Если этот факт вскроется, то общество не будет к ней благосклонно. Она будет порченная и не сможет найти себе поддержки, поэтому он молчит. При этом она, не имея ни рода, ни богатства, собирается к императрице, чтобы спасти человека, которого она любит, потому что она понимает, что он жертвует своей жизнью и честью (перейти для дворянина на сторону холопа - жуть). Для Пушкина главнее не идеологические установки, а мысль о том, что человек, у которого чистая душа и крепкие моральные ценности, побеждает. Для него это была рефлексия Декабристского восстания. Поэтому, я думаю, он мог бы быть прекрасным блогером, но получил бы то же самое, что и в своё время.

— Здесь нужно понимать, что лекция называется «Наш Пушкин». Она построена как простой разговор с просторечиями и шутками. Разговор с аудиторией, которая знает о Пушкине как о мифологической фигуре великого национального гения, выплавленного из стали и стоящего, как памятник, сотнями лет. Они видят этот памятник на протяжении всего своего школьного обучения и начинают его ненавидеть, потому что он такой идеальный и незыблемый. Мы исходим из мифа о национальном гении, потом начинаем этот миф раскладывать и пробиваться через этот гипсовый бюст, чтобы найти там настоящего живого человека, который ничем не отличался от нас всех. Его величие было как раз в том, что он был настоящим и живым человеком и писал так же. Он жил, и он умер. Это его трагедия.

— Никто не хочет умереть. Тут нужно понимать, что в нашей русской литературе есть проблема. Русская ментальность осознаёт своего гения, только когда гений погиб. История нашей страны тяжёлая и противоречивая, в ней очень много, как и в истории других стран, кровопролитий, цензуры, битв. Часто это битвы и внутренние, когда ты выходишь на площадь и видишь, что твои братья хотят убить царя. Это постоянный конфликт людей с людьми, брата с братом, сестры с сестрой, отца с сыном. Это очень тяжело. Русские люди привылки, что смерть ставит всё на свои места и показывает, кем был человек на самом деле.

Если мы говорим про нашу литературу, то она выросла из церковной литературы. Церковная литература — это литература мучеников. Большинство наших канонизированных святых — это мученики за веру или воины. Для литературного русского самосознания смерть — это величайший подвиг. Она вскрывает все маски. Возьмём «Отцов и детей». Тургенев не знал, как показать силу нового человека, Базарова. Что он с ним сделал? Он его убил. Чтобы в смерти читатель увидел, насколько этот человек был велик и силён. Зачем? Потому что у человека русская ментальность.

У нас огромное количество слов и эвфемизмов, которые метафорически связаны со смертью. Есть даже колыбельные, в которых мать просит своего ребёнка умереть. Это очень древний тип колыбельной. До сих пор спорят, что эти колыбельные значат. Кто-то говорит, что это колыбельные в духе «ни пуха ни пера», и духи не забрали его, потому что он и так умрёт. Кто-то говорит, что это у матери был голод, холод, и ей было жаль его, поэтому она просила его погибнуть: чем тише он умрёт, тем меньше будет страдать. Мы до сих пор не знаем правильного ответа. Смерть везде.

Нужно понимать, что для 19 века, который был в состоянии весны народов, романтизме, который гласил, что романтический герой умирает за идею или любовь, смерть была романтизирована до невероятных масштабов. Когда воспитанники Царскосельского лицея смотрели на солдат, которые шли на войну, то завидовали им, что они идут умирать. И Пушкин писал в своих дневниках, что он им завидовал.

Пушкин, который завидовал смерти в то время, — это не тот Пушкин, который просил, чтобы его занесли в дом так, чтобы Натали не видела крови.

Отчасти, об этом ещё «Выстрел», рассказ, в котором Сильвио вызывает юношу на дуэль и видит, насколько он не боится смерти, и говорит: «Нет, я хочу забирать у тебя то, что ты не ценишь. Я приду к тебе потом». И он к нему приходит, когда у него есть молодая жена, когда он счастлив и осознал все ценности жизни и умирать уже не хочет. Тоже самое происходит с Пушкиным: смерть к нему приходит тогда, когда жизнь для него воспринимается, как дар. У него ведь есть стихотворение, которое он написал в Михайловском, «Дар». Этот человек был готов к смерти, но он точно не хотел умереть. Человек, который так сильно хотел бы умереть, не боролся за свою жизнь до последнего и не надеялся, что он выздоровеет.

— Мы не осознаём их. Во-первых, мы не осознаем причины, почему мы так думаем и откуда это взялось. Во-вторых, человек в голове формулирует логические связи. Иногда они связаны только с его личным опытом. Как появляются приметы? У нас есть пандусы для инвалидов. И есть большое количество людей, которые боятся по ним идти, потому что «по ним пойдёшь, и сам станешь человек с ограниченными возможностями». Абсолютно не логичная вещь! Но она же ничем не отличается от поговорки: «На себе не показывай».

Люди не меняются. У меня есть чёткое, твёрдое убеждение, что человеческое мышление в глубине своей за все эти столетия развития никогда не менялось.

Мы просто переходим на следующий уровень психологического развития, у нас эти процессы немножечко усложняются, но в сути своей остаются теми же. Вплоть до того, что у нас есть теория «Тысячеликого героя», которая легко ложится на того же самого Гарри Поттера по всем пунктам развития героев всех мифов и культур.

Мы языческие праздники отмечаем до сих пор. Масленица, колядки — языческие праздники. Люди исполняют и колядки, и щедровки. Это то же самое, когда люди соблюдают пост, а потом празднуют Масленицу. Люди приходят до сих пор на кладбище, оставляют подношения мёртвым, особенно казаки. Казаки — это отдельная тема, как казачка говорю. Это люди, которые умудряются находиться в гармонии и с языческими обрядами, и с христианскими. Причём, очень часто это представители ортодоксального христианства, но при этом у них много языческих воззрений. Человек как устроен? Вот тебе сказали, что есть Бог Иисус Христос — молись ему. Ну, ты помолился. Дождь пошёл — выросли посевы. Во второй раз помолился — не пошёл дождь и не выросли посевы. Будешь молиться Перуну. Помолился Перуну — выросли посевы, но не очень сильные. Решил молиться и тому, и другому. У нас даже змеевики были. Это оберег, на одной стороне которого языческий символ, а на другой — Дева Мария. Это ошибка, когда люди думают, что у нас Владимир пришёл, христианство всем дал и все в один день сказали: «А, зачем нам эти боги, которым мы поклонялись сотни лет? Кто они вообще такие? Это неправильно!» Мышление человека достраивает недостающие пробелы.

Я ещё думаю, что желание объединить языческий миф и христианство — это попытка преодолеть конфликты, которые исходят из самого христианства.

Например, монобог. Когда ты в языческой картине мира, у тебя каждый бог отвечает за свою вещь. Они все незлые и недобрые, они просто такие, какие они есть. Они находятся в балансе: боги — это хаос, а хаос необходим. Скандинавский Один — представление порядка. Порядок нам тоже необходим. Локи ему антипод, но каждый из них одинаково важен. Локи может и помочь, и не помочь. Есть боги, которые злы по отношению к человечеству, потому что человечество несравнимо с богами.

Всё логично: ты понимаешь, чтобы хорошо своровать, нужно помолиться этому богу, чтобы пойти на охоту, ты должен уважать лес, животных, богиню леса, помолиться, принести ей жертву. Это такие финансово-рыночные отношения в картине мира. Тут приходит христианство и говорит: «У нас один Бог». Все спрашивают: «Если Бог один, он нас всех создал, то откуда зло?» Начинается конфликт на этом уровне, потому что Бог не может быт одновременно злым и добрым. Он не похож на человека. Как вообще с ним общаться? Как высказывать ему уважение? Бесы, ведьмы — это ведь языческие представления. Когда они включаются в христианский мир, то создаётся баланс: у нас есть Бог, но вот у нас был Люцифер, он стал Сатаной и руководит семью бесами и колдунами. Хотя этого нет в христианском тексте.

— Он Бог. Он незлой, и он недобрый. Он Бог. Бог есть любовь, и эта любовь наказывает, если ты не соблюдаешь законы. В христианстве мы не можем свои воззрения, свои мнения, человеческий метод понимания мира применять при анализе Бога. Потому что «пути Господни неисповедимы». Мы не способны объять фигуры Создателя, осознать его мощи. Наш маленький человеческий мозг не способен принять тот факт, что Вселенная бесконечна. С одной стороны, это логично. Меньше половины людей на нашей планете не может принять, что Земля неплоская. Очень интересно было мнение одного священника. Он говорил: «Когда ты живёшь тысячелетиями назад в Палестине, где люди используют примитивные орудия труда, и им очень сложно объяснять про генофонд, про ДНК, молекулярный состав, теорию Большого взрыва, то ты просто говоришь: «Бог создал землю за 7 дней».

— Люди придумывают что-то и превращают это в традицию, потому что оно носит практическое значение. Оно помогает. Как только оно перестаёт помогать, и оно не носит ни практического, ни культурного значения, а в текущей ситуации превращается во вредящую практику, и вы уже поняли, что тот аппарат знаний, которым вы пользовались, когда создавали традицию, уже не работает, нужно от неё отказываться.
У нас есть примета: «Не наливай через руку». Почему? Потому что раньше у всех бояр были большие, красивые рукава, даже двойные, в них можно было спрятать какой угодно яд, и, когда ты нагибал его, то людям было вообще не видно, что ты там делаешь с бокалом. Ты сможешь налить водочку князю, кинуть туда яд, князь умрёт и всё! Даже закон был, что нельзя наливать через руку. У нас часто бывают смуты, политические игры, и людей так травили. Логично? Логично. Сейчас по инерции появляется правило открытой руки в ресторанах, когда бармены должны показывать вам, что они наливают, чтобы никто ничего не закинул. Эта традиция хорошая, у неё есть практическое применение, она также актуальна — мы также не хотим, чтобы нас кто-то травил на вечеринке. Прекрасная традиция, ради бога, примета суперская, 10 из 10.

Но есть вещи, которые сейчас неактуальны. Например, примета «не переступай через порог». Почему она не работает? Во-первых, чтобы переступать через порог, мы должны жить в избе. Мы не живём в избе, мы живём в многоквартирном доме, поэтому формально порог внизу, где ты из подъезда выходишь. А в многоквартирном доме, когда ты выходишь из двери, порога нет! Когда я стою у двери квартиры и мама говорит: «Не переступай через порог», это глупо. Во-вторых, считалось, что домовой распространяет свою силу только внутри избы, а порог — это уже не изба, а крыльцо, а крыльцо — это уже улица, поэтому бесы и злые духи могут на тебя накинуться.

По этой же причине невесту приносили на руках. Её оплакали в её семье, она там умерла, её родовое имя тоже погибло, потому что ей дали фамилию мужа. Она родилась в новой семье, вся новенькая, чистенькая, и, не дай бог, пока ты её будешь через порог переносить, все бесы, которые там спрятались, за неё ухватятся, поэтому нужно вносить её в дом на ручках, чтобы её сразу домовой принял и защиту на неё распространил. Невесту до сих пор из ЗАГСа на руках выносят, хотя люди вообще не понимают, что это связано как-то. Но ведь всё равно по какой-то инерции люди, даже не суеверные, берут женщину и несут.

— Литература не существует сама по себе, как отдельный объект. Литература — это продукт автора, создателя. Создатель находится в исторической среде. Историческая среда влияет на то, что он будет создавать. То, что он создаёт, может быть рефлексией какого-то исторического процесса или события, критикой, взглядом, попыткой бегства, изоляцией. Отсутствие ответа — это тоже ответ. Всё зависит от исторического контекста.

Мы должны понимать, что психологический анализ произведения, который основывается исключительно на психологии автора, тоже важен. Почему у Пушкина не было образа дома, дворянского гнезда, который был литературной традицией того времени? Потому что у него дома было всё очень плохо. Это же связано с психологией автора. Мы не должны сосредотачиваться только на этом или только на историческом контексте. Это всегда должно быть вместе.

В Золотом веке было постепенное разложение, конфликт и попытка отрефлексировать сначала абсолютизм, потом попытка и желание прийти к конституционной монархии под влиянием «Весны народов». Страна всё ещё социально страдала от крепостного права, потому что высшие слои общества понимали, что нет социально-экономического развития, которое уже есть у других стран, имеющих меньшее количество ресурсов. Но у них есть свободный рынок труда, и они быстрее экономически и технически развиваются, потому что люди заинтересованы создавать что-то. А крестьянин работает бесплатно, и он не всегда заинтересован что-либо создавать и как-либо работать. Экономическая система, в которой он находится, ограничивает его желания, его возможности. Даже если он великолепный умелец, он всё равно зависим от этой системы. Ему нужно очень много ресурсов, чтобы добиться вольности, купить себе вольность. Или получить минимальное количество ресурсов, чтобы базово заниматься тем, чем он хочет заниматься.

У нас известны случаи, когда крепостные были миллионеры, которым при этом не давали вольность очень часто. Они уже управляли огромными мануфактурами, но при этом оставались крепостными. Это очень противоречивая и очень неудобная ситуация.
Серебряный век находился в другом историческом контексте. Писатели Серебряного века формировались в другой среде: в разложении предыдущего строя, в разложении предыдущих порядков. Нужно понимать, что огромная система, сформированная за несколько столетий, в которой существовали их родители, их дедушки, бабушки, разрушалась. А нового ещё не было создано. Поэтому они находятся в творческом апокалипсисе. Они не знают ни прошлого, его уже нет, оно ничего не значит, ни будущего.

Это показательная ситуация, когда Маяковский встретился с Блоком и спросил его: «Нравится ли вам наша революция?» Блок посмотрел на костры у дворца и сказал: «Красиво. У меня библиотеку сожгли». Это разрушения привычного уклада. У этих людей уже нет прошлого, но ещё нет будущего. Очень много мы знаем литературоведческий статей с новым взглядом на Золотой век. Писатели Серебряного века взяли на себя миссию осмыслить, что было до них, литературную традицию осмыслить, осмыслить достижения, понять, кто из этих людей был национальный гением и заслуживает сохранения в истории и передачи в будущее.

Будущее мыслилось, как что-то, что будет абсолютно непохожим на предыдущий порядок. Мы знаем, что в живописи это было ярко отражено: красный конь, красная планета, комические темы. Супрематизм — это разложение самого искусства на атомы, цвета и квадраты, чтобы из этих базовых квадратов и цветов можно было собрать новое искусство. Такой конструктор. Стихотворения, состоящие из фонем, которые можно собирать, компоновать и создавать этот язык. Там нет смысловой нагрузки, но грамматически там есть русский язык. И он звучит, как русский язык. В такой ситуации необходимо понимать, что из того, что уже было создано, нам нужно взять.

Поэтому Маяковский говорит, что нам нужно сбросить с парохода современности Пушкина. Не потому что он считает, что Пушкин — не национальный гений и его достижения в области языка и литературы аннулируются, а потому что он был эксплуататором.

Они создают мир без эксплуататоров. У Пушкина были крестьяне, а сейчас крестьяне получили доступ к искусству, к образованию, и это совсем другой контекст.

Но Серебряный век мягок. Они не осуждают, а пытаются вступить в диалог с предыдущей и частью культуры, и с церковной догматикой. Мы, например, знаем про философские обеды, когда собирались поэты, которые создавали в «Золотом руне» конкурс на лучшее изображение дьявола, и священники. Они все обедали и обсуждали искусство, взгляд искусства, взгляд Бога на искусство, поэзию. Сидела и Зинаида Гиппиус, которую называли Демонессой, ведьмой, и люди не верили, что она умерла, и били по гробу палкой, ожидая, что она восстанет из мёртвых. Она сидела напротив священников и обсуждала с ними этот процесс.

В итоге и рождается такое произведение, как «Мастер и Маргарита», где существует три мира. Серебряный век пытается преодолеть разлом, ищет пути преодоления разлома, но не всегда их находит. И пытается понять, почему он произошёл. У всех сословий, у всех слоёв населения был какой-то свой разлом. Отречение царя повлияло на казачество, потому что большая часть казаков не поняла и восприняла это как отказ царя от них самих, отказ от России. Поэтому какой-то процент перешёл на сторону «красных». Там были очень простые и базовые лозунги, по типу «Землю крестьянам», которые они могли воспринять на своём уровне. Это было для них понятно. После Кровавого воскресенья восприятие фигуры царя было не как божьего избранника.

Золотой век — это неудавшаяся попытка не допустить разлом, Серебряный век — это попытка преодолеть разлом.

А советское время, мне кажется, мы ещё не смогли отрефлексировать. Люди всё ещё живут в советском мифе и советских представлениях. Учитель в моей школе всегда говорила, что она автоматически начинает петь не российский гимн, а гимн страны, которой уже не существует. Лично я считаю, что ещё мы не отрефлексировали это время в искусстве.

— У нас очень много, помимо Петрушевской и Драгунского, с другими писателями. Сейчас говорят: «Давайте «Архипелаг ГУЛАГ» уберём из школьной программы», а некоторые учителя отвечают: «А мы его и не анализируем». Чтобы грамотно и максимально объективно (хотя мы все субъективны) понять произведение, нужно находиться вне эпохи, когда всё умерли, всё написано и всё случилось. Когда мы на максимально далёком от этого исторического промежутка расстоянии, то мы можем его отрефлексировать. У нас уже есть и дневники, и все логические связи, и мы знаем, как закончилась жизнь каждого из этих людей, и мы можем встроить это как систему, проследить какие-то пути развития. Когда мы сами в эпохе и для нас это не просто история, а наше большое выстраданное, объективности мы не добьёмся. Я думаю, что некоторых писателей, которые существуют сейчас, не нам анализировать. И, возможно, даже не нашим детям.

— Ты попадёшь в рай, и тебя будут спрашивать: «Судить тебя за твои помыслы или деяния?» Сложно, да? Ситуация со смертью автора появилась, потому что не важно, что хотел сказать, и не важно, что он сказал, а важно, как это восприняли. Ситуация с Набоковым, например, будет более показательна, чем с Джоан Роулинг. С ней ещё спорная ситуация, потому что мы находимся в эпохе. При выстраивании диалога об отмене, о смерти её как автора, мы будем руководствоваться теми мнениями, которые сейчас считаем актуальными для репрезентации в текущей ситуации, чтобы показать нашу позицию по какому-то вопросу. Тут только стандартное выражение: «История рассудит».

Мы приходим, на самом деле, сейчас в искусстве к тому, что не важно, что автор хотел сказать и что он сказал, а важно, как это восприняли. А с точки зрения литературоведа, важны все три эти уровня. Что он хотел сказать, мы можем понять по дневникам, по письмам, по первым и черновым редакциям, по тому, что не вошло в итоговый вариант книги. Мы можем сформулировать, что он хотел сказать. Иногда он может написать в дневниках: «Я хотел сказать это». Что он сказал, мы можем понять по итоговому варианту, по предисловию, по комментариям.

Мы также можем сказать с позиции его современников, потому что очень часто перед тем, как опубликовать итоговый вариант, человек устраивал чтения, как Гоголь, например, в Италии. Причём, очень скучно, кстати, в Италии было слушать Гоголя. Как пригласили в особняк очень много человек, и все такие: «О, великий писатель!» А он очень скучно читает, ещё и читает «Мёртвые души».

«Мёртвые души», на самом деле, — это мёртвый текст.

Он специально так написан. Мы понимаем, что Гоголь даже на уровне языка, всех конструкций пытается сформулировать идею. «Вечера на хуторе близ Диканьки» интересно читать, они живые и весёлые, но когда приходим к языку и формулировкам в «Мёртвых душах», то понимаем, что текст сам по себе мёртв. В итоге там осталось только два человека, которые его слушали. Это же тоже влияет на то, как он это сказал. Потом уже, естественно, как поняли, что он сказал, то подумали. Тут уже у нас критика подключается и создание литературной традиции, литературной школы. По творческим принципам Гоголя Белинский создаёт натуральную школу. Появляется натурализм как отдельное движение. Это всё возможно, только когда прошёл большой промежуток времени. Когда всё успело развиться, дойти до пика, дойти до спада, умереть и возродиться. В этом сложность анализа современной литературы, потому что мы не всегда видим историю в срезе.

— Для того, чтобы понимать русскую и европейскую литературу, нужно прочесть Библию. Обязательно с комментариями. Практически все русские писатели и писательницы обладали мировоззрением христианского человека или шли против церковной догматики. Обязательно «Божественную комедию» с комментариями. Потом «Фауст». Мы понимает, что это тексты, реминисценции которых существуют вообще везде. И «Дон Жуан», «Дон Кихот». Можно по архетипам пойти.

Будущий филолог, сколько бы он книг не прочитал, если будет читать текст и не понимать, о чём он, то это будет бесполезно, чтение ради чтения. Филология о любви к слову. Не существует какого-универсально списка книг, которые научат тебя воспринимать и любить слово. Это либо есть в тебе, либо этого нет. Исходя из того, для чего ты это анализируешь, ты будешь сам формулировать для себя список той литературы, которая для тебя максимально актуальна. Я, например, скажу, что для филолога идеальны все книги Лотмана. Их можно читать, как Библию по ночам. А как «Отче наш», перечитывать биографию Пушкина. Кто-то скажет надо читать Бахтина, а кто-то скажет — Розанова. А кто-то скажет: «Зачем это читать? Можно мы просто пойдём попьём кагора».

«100 книг, без которых вы некультурный человек», «100 книг, которые нужно прочитать до 18 лет» — это глупость. Вы должны сами создавать себе информационное пространство, в котором вы хотите быть, и сами находить информацию, которую вы хотите. Понимать, что вы хотите и что вам сильно нужно. Ваш читательский список и ваш исследовательский круг должен исходить из ваших потребностей. Какие-то вещи не будут актуальны для других людей. Я не считаю, что можно создать универсальный список, который поможет всем и вся.

Можно какой-то толчок дать в поиске информации: вот тебе сайт со свободной энциклопедией, пиратскими pdf-файлами. Задача образования не в том, чтобы дать какое-то минимальное количество знаний, а чтобы научить тебя стремиться к знаниям и находить ту информацию, которая тебе необходима. Ты должен научить людей искать. Дай человеку удочку, короче!